Об уважении к возрасту

Завуч Элеонора Николаевна панически боится остаться без нагрузки. И основания для этого у нее есть. Элеоноре Николаевне за семьдесят. Но дело даже не в возрасте – просто она никак не может наконец усвоить, что сейчас все другое. И дети не те, что двадцать лет назад, и требования к ним не те, да и вообще – все изменилось. То есть понимать-то она это понимает, но не может адаптироваться. И что не может адаптироваться – тоже понимает. Но вместо того, чтобы с достоинством уйти на два-три дня продленки и остаться почтенным и уважаемым членом коллектива, Элеонора Николаевна продолжает упорно бороться за место в расписании. Поэтому те, кто помоложе, называют ее не иначе как «Уйблинопятьэтастараякалоша».

В прошлом году она оставила медалистку без медали - сказала «медальное сочинение она не напишет», и не стала подавать документы «на медаль». А подавать или не подавать «на медаль» - решает только учитель. Я уговаривала – говорила, что почему бы не попробовать, и почему вдруг такая неуверенность в ученице, которой она сама же ставила пятерки, да и в конце концов – ни мы, ни ребенок ничем не рискуем. Элеонора Николаевна уперлась. Было очевидно – она просто боялась, что если вдруг сочинение и в самом деле не потянет на медаль, Элеонору Николаевну «будут ругать». Этот замшелый страх перед «будут ругать» практически неискореним.

У меня и самой-то он прошел лишь несколько лет назад, когда я поняла, что многое из того бредового, что от нас требуется «сверху» (срочно, немедленно, вчера, не то всех уволят), можно преспокойно сделать и через две недели – никто не хватится. А кое-что можно и вовсе не делать – никто не вспомнит. Элеонора Николаевна же немедленно берется за выполнение любых распоряжений нашего вышестоящего начальства, даже если на них официально отведено два месяца (а это значит – достаточно уложиться в полгода). По поводу выполнения любых распоряжений Элеонора Николаевна обстоятельно, нудно и подолгу советуется со мной. Иногда посреди ее монолога в мой кабинет приходят родители устраивать детей в школу, иногда кого-то притаскивают за шиворот на разборки, иногда приходят СЭС и пожарные (вот с этими-то ни в коем случае затягивать нельзя), я успеваю решить массу вопросов, и когда все уже позади, и я облегченно падаю в кресло и тянусь за сигаретой, из угла бесшумно выдвигается Элеонора Николаевна. Она, оказывается, все это время терпеливо дожидалась, когда пыль рассеется и можно будет продолжить прерванный монолог прямо с середины слова.

- Элеонора Николаевна, - сказала я ей недавно, - Я в школу зашла на десять минут. Я болею, у меня температура под тридцать девять. Давайте мы с вами потом это решим. Я же на ногах еле стою.

- Да вы сядьте, - невозмутимо ответила завуч.

Ежегодную обязательную диспансеризацию Элеонора Николаевна всегда проходит первой. Пока мы все изгаляемся в остроумии по поводу отсутствия в списке необходимых специалистов психиатра и по поводу наличия в нем венерологического диспансера, и благополучно пропускаем все сроки, отведенные на проверку здоровья, Элеонора Николаевна неспешно обходит всех врачей и приносит справку в тот день, когда мне впервые попадается на глаза приказ двухмесячной давности о прохождении диспансеризации.
Вот как раз в кожно-венерологический диспансер она и отправилась не так давно.
Надо заметить, что за год, прошедший с ее предыдущего похода туда, в районе все сильно изменилось. Многие дома снесли, на месте некоторых развернули стройплощадки, знакомые тропы оказались перерезанными, а незнакомые ходы вели куда-то совсем не туда. В общем, заблудилась Элеонора Николаевна. Не впадая в панику, она, в прошлом бывалая туристка, стала ориентироваться по солнцу и в результате оказалась посреди гигантской грязной лужи, из которой не выходило ни одной тропинки. Более того – та, по которой она в эту лужу пришла, тоже куда-то исчезла.
- Но я не растерялась, - рассказывала она потом, - Смотрю – на другом конце лужи заборчик какой-то маленький, а за ним вроде люди ходят какие-то. Значит, дорога есть.
Элеонора Николаевна добралась через море глиняной жижи до заборчика и стала его перелезать. Одной ногой, как она уверяет, перелезла, а второй – не получилось. И Элеонора Николаевна упала. Причем как-то так ловко упала, что разбила очки, лицо, порвала пальто и застряла ногой в заборчике.
Она рассказывала нам об этом, нервно хихикая и потирая ссадины на лбу.
- Сначала пыталась сама справиться. Звать на помощь – как-то неудобно, вдруг кто из учеников попадется. Потом подумала – да откуда тут взяться ученикам… Думаю, хоть дорогу спрошу. И тут, представляете, - Володька Колчеманов. Помните? Девяносто третий год. Я без очков-то сразу не разглядела…
Володьку Колчеманова мы помнили – он был очень славным пацаном и главным любимчиком Элеоноры Николаевны. Тот выпуск к ней тоже относился хорошо – пятнадцать лет назад она еще не была старой калошей.
- И вот представьте, идет, значит, Володька по своим делам, а тут я, бабка, вся из себя такая сижу на заборе с расквашенным лицом. И спрашиваю, как пройти в вендиспансер.
- И что? – поинтересовалась молодая физручка Надежда Георгиевна, - Он не спросил, зачем вам вендиспансер?
- Какое там! Он даже не спросил, зачем я залезла на забор!

(скопировано из записок директора школы - кладези мудрости, я бы сказал)